Моя молодая тётя.

Мне уж тридцать минуло, когда моя тётка осталась вдовой. Тётка - то она мне, конечно, больше по должности. Она старше меня на четыре года, росли вместе, потому что она жила у нас и была мне скорее старшей сестрой. Вместе ходили в школу, за одним столом делали уроки, вместе бегали на улице. Так какая же тётка?

Жила она в деревне на краю географии. Дом, хозяйство, пара детишек. Хоть и плохонький был мужичишко, но был. И в дому, и в поле, и вообще. И жили так себе, скорее плохо, чем хорошо, но всё же. И вдруг осталась одна. Тяжко. Взял я отпуск и поехал помогать родному человеку. После смерти её мужа прошло уж более, чем месяцев девять. За это время были наездами, с разовой помощью. А тут лето, надо к зиме готовиться: сено там всякое, дрова, прочее. Детишек в пионерлагерь отправила, чтобы под ногами не путались. Вот и впряглись мы в работу. Отпуска всего месяц, а работы непочатый край.

До сенокоса решили подправить во дворе кое-что, в дому ремонт, так по мелочи. Примерно через неделю стало мне не комфортно. Мужик я молодой, бабу надо, да ещё тётка, считая меня чуть ли не братом, голой задницей сверкает, игнорируя, по причине жаркой погоды, трусы. А посмотреть есть на что. Сама она роста мелкого, но в теле, пышная вся такая, вроде сдобной булочки. Есть за что подержаться и на что лечь. Что груди, что попа, что всё остальное. Да ещё и голод телесный. Вот оно и накладывается.

Помню, когда в тайге месяца два сидели, готов был из берлоги медведицу вытащить и раком поставить. Тут не тайга, да и тётка не медведица, но желание от этого не пропадает, а лишь усиливается. Работаем, или сама по двору что-то делает, наклонится, а платьице чуть задницу прикрывает. Вот оно и задирается, и всё наружу. И ягодицы пышные, и складка пилотки, и волоски на губках половых. У меня трусы лопаются от напряжения, впору вздрочнуть, дабы напряжение сбросить. В ушах звон, в глазах звёздочки. И не мальчик, вроде бы, а вот поди ж ты. Нет, так я долго не протяну.

Помылись в бане, отдыхаем под навесом. У неё прямо у бани навесик, лавочка, столик. И черёмуха всё это ветвями своими прикрывает, прячет от постороннего взгляда. Да и какой взгляд, коли баня в глубине двора. На столе настоечка, закуска, кушаем, запивая еду сладким напитком. После бани тётушка под платье совсем ничего не надела, тело просвечивает. Платьице тоненькое, да ещё от времени обветшало, ткань стала ровно марля. Мы уже немного пьяненькие, разговариваем.

О чём бы не вёлся разговор, всё одно свернет на проторённую стезю: тема секса. Началось-то всё невинно. просто спросил, есть ли у неё кто на примете на совместную жизнь. Не век же вдовствовать. И она ответила, что в деревне таковой вряд ли найдётся, потому как все при месте. И это вот баб избыток, а мужики в страшном дефиците. А стать подстилкой ради ублажения тела, так потом от дурной славы не отмоешься. Она, конечно же, была бы рада найти кого-нибудь, да как на это дети посмотрят, да и где найти мужика, а организм, зараза, требует, ведь ей ещё и сорока нет.

Потом свернули с темы тёти на тему моей семейной жизни. Поговорили. А дальше выпили ещё немного и разговор стал совсем уж свободным. Тётка со смехом вспоминала, как мы дурачились в детстве, наши проказы и как нам за это попадало. Ведь папенька, упокой Господь его душу, считал тётю своей старшей дочерью и потому драл её так же, как и меня. Задирал подол, спускал трусы и охаживал ремнём по голой сраке. А потом мы демонстрировали друг другу следы ремня, жалели друг друга и вынашивали планы мести. Не отцу, а тому, из-за кого, как мы считали, нам попало. И тётка сказала, что у неё, по её впечатлениям, ещё остались на заднице рубцы после отцова ремня. И не кочевряжась, продемонстрировала мне свой зад, едва я её об этом попросил. И всё!

Наклонившись грудью на стол, задрав платье, показывала свои ягодицы. Стерпеть смог бы разве что покойник. Да и у него, скорее всего, встал бы на такую задницу. Белая, пышная, ягодицы слегка разошлись и меж ними пятнышко ануса, а пониже - что за прелесть! - сомкнутые губки пирожка. Едва прошептав осипшим голосом: " Дай пожалею!" - присосался к попе поцелуем, обхватив бёдра и рука сама зашарила меж ног, проникая в глубь пирожка, чувствуя на пальцах жар и влагу истосковавшегося влагалища. В детстве мы так жалели друг друга после порки, дуя и целуя попы. Тётя не стала говорить ничего, про то, что её надо отпустить, что племяннику невместно в тётиной писке шарить, а тем более совать в неё пальцы. Вместо этого она ещё шире развела ноги и плотнее легла грудью на стол, сдвинув в сторону выпивку и закуску. Попа сама по себе приподнялась, раскрыв бутон. удержаться можно было бы, будь я чуток трезвее. А сейчас работали инстинкты. Трико вместе с трусами слетели мигом и вот уже головка
ищет вход, жадно готовясь порезвиться в тётиной пещере.

Попал сразу и резко, так что она ойкнула, вошёл. И тётина попа, не дожидаясь моих движений, резко и быстро пришла в движение, насаживаясь на конец, со стоном, с аханьем, мычанием и оханьем. Тётя задала бешеный темп и кончила задолго до меня. И едва переслала сокращаться её вагина, снова заработала попой, насаживаясь на конец. Теперь она двигалась спокойно, стараясь насадиться поглубже, насладиться инородным, но таким желанным предметом, в своей пиписке. И я не обманывал её ожиданий.
...