Передовые методы обучения

Лиза Канавкина никак не могла сказать, что ей не везло по жизни. Той жизни, собственно, и было всего восемнадцать лет, но за это время произошло довольно много важных вещей.

Во-первых, Лиза родилась. Во-вторых, поступила в элитную школу с интенсивным курсом английского. В-третьих, с блеском ее закончила.

И то, и другое, и третье случилось прежде времени: Лиза выпрыгнула из мамы на девятом месяце, в школу поступила в шесть лет и закончила ее, соответственно, в семнадцать. Она так хотела в школу, что проколупала в родительских головах по дырочке, и папе пришлось расстараться. Она всегда и везде торопилась — и в разговоре, особенно когда волновалась или увлекалась (а она это делала почти всегда), и в жизни.

Вот и сейчас она поторопилась, и судьба ее поехала ну совершенно не по стандарту. Вместо элитного вуза (институт международных отношений или управления бизнесом) Лиза возжелала независимости. Она всегда была независимой: первым ее словом было «сама», в школу она тоже пришла сама, ну, и в канун совершеннолетия просто грех было не посвоевольничать.

Лиза не стала никуда поступать, несмотря на весьма непедагогичный, как она считала, прессинг со стороны родителей. Она хотела работать. Мало того, она хотела это делать, никак не используя два бонуса, начисленных ей жизнью: влиятельных родителей и то, что называют «модельной внешностью».

Лиза росла неприлично красивой. Собственно, многие так и смотрели на нее — неприлично (и всякий раз обманывались, когда знакомились поближе). Если бы вокруг Лизы вообразить пальмы и орхидеи — Лиза идеально сошла бы за тех, кого под ними соблазняли, целовали и трахали в бабушкиных сериалах. Она была вылитой латинкой: всегда смуглая кожа, большая, ну прямо-таки большущая грудь (еще с восьмого класса), талия стрункой, вкусные карие глазки, терпкие, как маслины, и — внимание, бонус: кудрявейшая из кудрявейшая, пушистейшая из пушистейших шевелюр, какие только отрастали во Вселенной и ее окрестностях.

Это была не просто шевелюра, это была настоящая темно-каштановая грива до середины спины. Где бы Лиза ни появилась, на нее просто нельзя было не скосить глаз, и треть вины лежало на ее волосах. Чего греха таить: Лиза любила выпустить их на свободу — вольно растечься по упругой спинке — и всякий, кто их видел, не мог найти себе места, пока не забежит вперед и не выяснит, достойно ли Лизино лицо ее собственных волос. Поэтому Лизу всегда обгоняли прохожие, разглядывая ее, как цяцю.

У нее были сложные отношения со своей гривой. Та требовала ежедневного ухода (одно только расчесывание отнимало полчаса), а Лиза не то что была слишком нетерпеливой, но всему же есть предел! Иногда ей хотелось что-нибудь с ней сделать, но это было невозможно: родители молились на ее волосы, да и сама Лиза все понимала. Грива была ее крестом, который она стоически несла по жизни, стараясь делать это с достоинством, как и подобает настоящей женщине.

По окончанию школы она полгода провела в поисках работы. Лиза понятия не имела, кем ей устроиться, но твердо знала: ей просто необходимо быть самостоятельной. «Самостоятельной» значило — зарабатывать себе на жизнь, отдельную квартиру и (в будущем) учебу. Лиза твердо решила «начать с нуля», как все. «Будем исходить из того, что я серая мышка, и что у меня папа — слесарь», сказала она себе.

На деле это выразилось в том, что Лиза месяц проработала в одном кафе, месяц в другом, но на квартиру, снятую в долг, все равно не хватило, и папе пришлось доплачивать из собственного кармана. Был большой скандал, после которого Лиза ничуть не настроилась сдаться. «Значит, буду просто больше работать», решила она.

Папа, однако, тоже кое-что решил. Пока Лиза прыгала с одной работы на другую, он сделал так, чтобы ей сама собой прыгнула в руки третья.

Лиза, конечно, разоблачила его, но боевой пыл слегка упал, и, повозмущавшись для виду, она согласилась сходить на собеседование.

Это была школа для детей иностранных бизнесменов. Преподавание там велось по-английски, а Лизе предстояло совершенствовать их разговорный русский.

Строго говоря, работать в ней полагалась только выпускникам пединститута, но об этом папа Лизе не говорил, а она не спрашивала. Русский язык там уже был, а Лиза должна была три часа в день тренировать их речь по специальной методике передового обучения, разработанной в этой же школе. Там платили большие, даже по Лизиным меркам, деньги, и ей должно было с лихвой хватить и на квартиру, и на жизнь.

Разумеется, она успешно прошла собеседование, проведенное по-английски (даже если бы Лиза не так хорошо знала язык, она все равно прошла бы его успешно), и ее взяли.

Ночь перед выходом на работу она провела без сна, пробуя у зеркала солидную учительскую походку, строгий взгляд и «садитесь, дети». Как по ней, выходило вполне ничего. Единственное, что было досадно — то, что у Лизы было великолепное зрение, и нельзя было надеть очки.

***

Она была свято уверена, что ей предстоит работать с умненькими, глазастенькими иностранными детьми, которые мелькали в фильмах и интернет-пабликах. Единственное, что их должно отличать от местных, отечественных детей, считала Лиза, — это то, что они лучше и умнее. (Всю школу Лиза проучилась с убеждением, что она попала в класс дебилов. Учитывая ее характер и способности, где-то это так и было).

...