Равновесная конфигурация (Мамино «хобби»)

Я помню, очень долго меня снедало сплетение противоречивых чувств. Я боялся последствий, но предпосылки страшно возбуждали. Одно не сходилось с другим, и из этого конфликта рождалось что-то новое...

Меня крайне возбуждали отдельные черты её внешности — такой неискоренимо знакомой, въевшейся в мою память за годы жизни. Но я редко осмеливался вырывать их из общего контекста. Это было бы всё равно что резать по живому. Я знаю это, потому что иногда меня всё же настигали «флэшбеки». Не все из них имели отношение к реальности. Казалось, они пришли ко мне из странного, так и не наступившего будущего.

Будто злые языки наконец добились своего и навлекли на нашу семью... нечто. Довольно странно: я никогда не подозревал тётю Надю ни в чём подобном, хотя, как говорится, уж кому как не ей.

Удар из самой сердцевины моего «Я» — как я ни увиливал, мне так и не удалось от него увернуться. Горячая волна стыда вместе с пронзительным ощущением своей наготы. Когда я не в своей комнате, но при этом не могу сказать, что дезориентирован, просто слегка растерян. От волнения.

Вопрос, который я боюсь не услышать и который, к моему неизбежному ужасу, мама не задаёт. Или не вопрос, но хотя бы что-нибудь. Немота обступает со всех сторон. Вместо звуков я ощущаю элементарные акустические колебания. Я ощущаю их в не меньшей степени кожей, нежели ушами.

Я так и вижу комнату и себя в ней. И мама не спрашивает, хотя этого я только и жду: почему я в таком виде? почему я так близко к ней? почему я в «возбуждённом состоянии». И от того, что этого не происходит, у меня внутри всё трепещет. Страшно различать в этой какофонии переживаний нотки неочевидного восторга.

***

Это произошло не вчера и не позавчера, но задел под это существовал уже длительное время. То, что я подсмотрел случайно. Причём помню я почему-то больше, чем всё, что когда-либо видел.

Годы странным образом сплавили множество различных воспоминаний в единую мозаику. Меня затянуло в какую-то её область. Я так и не смог до конца вытеснить то, что в силу возраста не совсем понимал...

Смешанные чувства, непонимание, недоумение. Папа как гарант того, что ничего плохого с мамой ни в коем случае не случится. Он дома. Он надёжно оберегает нас, маму и меня. Поэтому нет оснований бояться чего-либо. Но почему же вдруг я посреди ночи проснулся? И почему я так обеспокоен?

В один момент я был напуган. Боялся спустить ноги с кровати. А в следующий, когда я прошёл по коридору, — тугие путы стянули пульсирующую кашу, в которую я вмиг превратился.

Я вполне осознаю, что на всём этом есть отпечаток девиации. Я не тешу себя никакими иллюзиями. То, что я испытывал: это была ревность, но не ревность. Испуг, но не испуг. Я не знал, что мне чувствовать. Я не видел явного принуждения, и в то же время казалось, что мама хныкала, почти плакала, и мне было жаль её.

В более позднем возрасте, будучи уже подростком, я осознал, что всегда помнил эти изломы её голоса. Они органично слились с её привычным повседневным образом. И хотя ничто не оттеняло их, я всегда знал, что она будет так стонать, если делать с ней определённые вещи. Как те вещи, свидетелем которых я стал.

Размеренные, неторопливые, но упорные телодвижения. Мама вскидывает ногу, удерживая навесу, — папа помогает, хватая её коленку, — пока дядя Максим в очередной раз порывистым движением прижимается к маминым бёрам вплотную. Фигура у неё с завышенной талией и не слишком подтянутым, широким животом. Ноги длинные, а бёдра — словно продолжение талии. Моим ушам больно слышать скабрезный папин комментарий. В воображении тут же рисуется сомнительная ретроспектива: мелькает образ мамы в чьих-то объятиях, всплывает имя какого-то «Игоря», в суетливой «порке» шлёпающего маму по покрасневшим ягодицам.

Аккуратные пальчики с накрашенными ногтями — папа мнёт мамину ступню, пока Максим с вожделением гладит каркас маминого бедра — каркас, обтянутый упругой кожей. Затем папа, словно подгоняемый примером друга, укладывается на диване так, что загораживает мамино лицо. Мама начинает протяжно мычать, но в мычании нет никакого протеста, это просто бездумная реакция на толчки, которыми Максим сотрясает её тело.

К дяде Максиму я всегда относился скорее как к родственнику. И его жена, тётя Надя... Кажется, вдвоём они всегда были где-то неподалёку.

В память мне запала эта лишняя пара обуви у порога — его пара. Утром мы частенько завтракали вчетвером: я, родители и дядя Максим. После ночного случая я не был уверен, как мне к нему относиться. С одной стороны, во мне жила смутная обида. С другой, он по-прежнему был мне как родной дядя и чуть ли не старший брат. К тому же в свете дня всё выглядело как-то иначе... Особенно лучилась мама. Что странно, если вспомнить, как «неаккуратно» её «держали» папа с Максимом.

***

Моё взросление наложилось на весь этот внутрисемейный контекст не самым предсказуем образом. Стоит ли перечислять бесконечную череду событий, чтобы так и не...