Смерть подпольщицы

Aнна

Шаги. Лязг отпираемого замка.
- Развязывай, Дитрих! Посмотрим, как она там.
Свет. Долгожданный свет бьет в глаза сквозь прикрытые ресницы.
- Смотри-ка, живая! Фу-у, ну и вонища! А ведь вроде не кормили…

Вдох. Выдох. Воздух. Я могу нормально дышать. И могу, наконец, разогнуть спину и поднять голову.
- Помоги мне вытащить ее из мешка, Ганс. А, не надо, сам справлюсь… в ней весу пуда на два осталось, не больше. Легкая, как пушинка. Куда ее теперь отнести?
- Отнести? Много чести! До санпропускника и сама дойдет!

Мои ноги подгибались после многочасового сидения в неудобной позе. Все тело мучительно болело. Голова кружилась. Глаза слезились от казавшегося нестерпимо ярким света тусклых коридорных лампочек. Но лучше так, чем обратно в карцер…
- Сколько я там пробыла, господин надзиратель? – спросила я конвоира и… не узнала своего голоса. Он был глухим и хриплым, словно по моим связкам долго водили рашпилем.
- Двое суток. Что, свой срок забыть успела?

Ого! Очевидно, в темном карцере (в котором меня, ко всему прочему, еще и запихнули в мешок!) у меня совершенно сместилось представление о времени. Или я из-за жуткой духоты большую часть времени провела без сознания…
- А который сейчас час?
- Половина второго. Ночи.
- Куда меня ведут?
- Для начала – в душ, - брезгливо отводя нос в сторону, ответил конвоир.

Да, душ мне сейчас не помешает. Разок я все-таки сходила в мешке под себя… И еще до одури хочется пить.
- Дайте воды! - прохрипела я, покачнувшись от внезапно накатившей слабости.
- Вот там и напьешься.
Перед в дверью в санпропускник мне выдали кусок дурно пахнущего эрзац-мыла и велели раздеться догола. Еще не вполне отойдя после карцера, я тупо уставилась на охранников.
- Может быть, вы все-таки отвернетесь?
- Ганс, она что, рехнулась? – опешил один из надзирателей.
- Точно, рехнулась! А ты, сучка, побыстрее раздевайся и лезь мыться! А то мы тебя живо угостим «гуммой»…
«Гуммой» на их жаргоне называли резиновые дубинки. Обычно охранники внутренней тюрьмы угощали ею «хефтлингов» (заключенных) без особых церемоний. А еще это было излюбленное орудие пытки у здешних следователей-женщин. Знаете, когда толстая резиновая колбаса лезет тебе в задний проход… О, мерзость, даже вспоминать противно.

Сняв одежду и нижнее белье, я аккуратно сложила все на табурет, и под сальными взглядами охранников полезла в душ. Мне не было особенно стыдно перед ними, но кое-какую неловкость я все же испытывала. «Боже мой! – думала я, разглядывая свое исхудавшее тело, - Что бы сказал Кшиштоф, увидев меня такой? Кожа и кости! Даже от грудей почти ничего не осталось!»

Душ оказался холодным, но это лишь взбодрило меня. Повернувшись к охранникам спиной, я подставила измученное обнаженное тело под колкие струи воды, жадно глотая ее широко раскрытым ртом, и чувствуя, как в меня постепенно возвращается жизнь…

К моему удивлению, одежду по выходу из душа мне не вернули, и даже трусы надеть не дали. Вместо этого меня заставили облачиться в чью-то заношенную до дыр ночную сорочку, едва прикрывавшую мне попку (с ребенка, что ли, сняли?) и спешно повели куда-то дальше по коридору. Насколько я могла судить, не в мою камеру. Тогда – куда? На допрос? Но тогда почему голой? Глупо, но без трусиков я чувствовала себя особенно беззащитной… Не успела я спросить, как через несколько шагов мы остановились перед железной дверью с надписью «Мedizinbehandlung» (медицинская обработка). Ганс позвонил в дверь. С той стороны кто-то пристально посмотрел на нас в открывшийся глазок, после чего дверь с лязгом распахнулась. На пороге стояли знакомые мне уже шарфюрер СС Отто Больц и старшая надзирательница женской тюрьмы Магда Груберштайн. Охранник плечом подтолкнул меня вперед, и мы вошли внутрь.

Помещение и впрямь было чем-то вроде медицинского кабинета. Его дальний угол занимала белая складная ширма, рядом стояли накрытая клеенкой узкая кушетка и высокий штатив с большой клистирной кружкой и длинной резиновой трубкой, пространство вдоль стен занимали шкафчики с пузырьками и блестящими инструментами, на электрической плите в двух эмалированных кастрюлях кипятилась вода. Однако людей в белых халатах видно не было. Присутствующая здесь помимо шарфюрера и надзирательницы Магды молодая женщина в черной эсэсовской форме какого-то низшего ранга тоже едва ли имела отношение к медицине. Возникло ощущение, что передо мной разыгрывается какой-то нелепый фарс.

- Арестованная №52 по вашему приказанию доставлена! – бойко отрапортовал Ганс.
- Прекрасно! Можете оба быть свободными, - махнул рукой Больц и обратил свой взор на меня, - Представьтесь, арестованная!
- Анна Ковальска. Девятнадцать лет, полька, родилась в Варшаве. Обвиняюсь в участии в подполье и подготовке покушения на гауляйтера, но на самом деле я ни о каком подполье и ни о каком покушении понятия не имею.
- Ну, разумеется.
- Тогда зачем весь этот спектакль?
...