Запретный плод. Обладание и подчинение

Написано в соавторстве с Там было невероятно мокро. Тебя возбуждало ожидание, ты ждала. Боялась, но ждала.

— Иди в ванную. Вымой все насухо. Смажь задницу анастетиком, пороть буду жестоко. Ну и дырочку не забудь.

Ровно за двадцать минут до наказания ты стояла передо мной с анальной пробкой в руках. Я проверил пизду, она была сухая и чистая. Взял пробку. Ты послушно развернулась спиной, наклонилась вперед и раздвинула руками ягодицы. Я сознательно тянул время, давая тебе возможность поволноваться. Приставил пробку, но не вогнал внутрь, просто чуть надавил. Проверил пальцами промежность — клитор набух, губки напряглись, и ты снова потекла. Мелкая похотливая сучка...

Я ввинтил пробку в твою задницу.

— Встать!

Ты поднялась. Я видел, как напряглись ягодицы, удерживая пробку. Я знал, что пороть такую задницу всегда сложно. Но ты сама напросилась.

— Иди надевай браслеты.

«Комната пыток» в моем доме была оборудована всем необходимым. Стойка с девайсами — плетки, стеки, хлысты, трости. Гимнастический козел, на него удобно укладывать женское тело, приковывая ноги и руки к металлическим ногам. Скамья с мягким покрытием. Крюки и цепи на стенах, которые обшиты мягким звукоизолирующим материалом. Белый пушистый ковер на полу.

Когда я вошел в комнату, ты уже надела кожаные браслеты на запястья и лодыжки и легла животом на козла. Оранжевое колечко анальной пробки закрывало вход в твою задницу. Я пристегнул все четыре карабина на руках и ногах к кольцам на металлических ногах козла. Теперь ты, по сути дела, распятая, но вниз головой, с пробкой в заднице, была в моей власти, я мог тебя казнить, мог помиловать. Но я предпочел казнить. Я еще раз вогнал сразу три пальца в твою милую, красивую пизденку, они вошли, как по маслу. Ты застонала и выгнула спину.

— Не сметь! Итак, озвучь свое наказание.

— Пятьдесят ударов с пробкой, если уроню, все с начала.

— Умница.

Я не хотел причинять реальную боль, я хотел доставить удовольствие. Сегодня я понял, как дорога мне эта девочка, как мне хорошо с ней и как я за нее волнуюсь. Я выбрал самый мягкий флогер и хлестнул по ее аппетитной заднице.

— Один...

Девочка знала, что нужно делать, она начала отсчет.

Мягкий не мягкий, но пятьдесят ударов — это не так мало. На сорок шестом она уже плакала, продолжая считать. Пятьдесят она проорала, но пробку не выпустила. Умница! Теперь передышка.

Я провел рукой по промежности — мокрая, жуть!

— Как ты, девочка? — двумя пальцами приподнял подбородок, заставил посмотреть в глаза.

— Я... я в порядке, — выдавила сквозь рыдания.

Я отстегнул карабины, привычным жестом намотал волосы на руку и поднял голову вверх. Она встряхнула тело и посмотрела в глаза.

— Что дальше?

— Скамья, двадцать по пизде.

— Умница, иди ложись.

Походка была нетвердой... Боль давала о себе знать. Я помог лечь и правильно поставить ноги. На глаза надел повязку. Порка пизды всегда особенная, а закрытые глаза добавляют ощущений. Боль должная быть, но вреда причинять нельзя. А потом, какой Хозяин захочет испортить свою собственность? Никакой! Я выбрал стек. В меру жесткий, но эластичный. Первый удар по клитору. Она прогнулась навстречу и застонала.

— Счет, сучка!

— Один.

В голосе слезы. Убрал силу. Два прозвучало уже спокойнее. Три, четыре, пять. И снова с силой.

— Шесть!!!

Слезы, боль, выгнулась навстречу. Остановился. Чуть погладил стеком, потом прошелся пальцами.

— Сколько осталось?

— Четырнадцать.

— Хорошая сучка.

Следующие восемь были один за друним без перерывов. Считала, не сбилась. Не хотелось бы мне начинать сначала. Любил я эту девочку, не могу я причинять ей боль без отдачи. А вот теперь...

— Сколько еще?

— Шесть.

— Считай с одного.

Удар по клитору, два по губкам, еще раз по клитору, еще по клитору. И быстро-быстро четыре по губкам. Выгнулась, застонала.

— Не смей кончать! — и резко выдернул пробку из задницы.

И мне в руку ударила струя.

— Сука мелкая! Я запретил тебе кончать! Встать!

Срываю повязку с глаз. На меня смотрят два бездонных озера... Слезы, сопли, боль, еще одно непослушание, которое невозможно контролировать. Маленькая моя, да, сейчас последние тридцать ты получишь с лихвой. Но, детка, как я тебя понимаю!

Укладываю на скамью уже совершенно безвольное тело. Она молчит, она податлива, как пластилин, размятый в теплых руках, как размоченная глина, из которых можно вылепить все, что угодно. Хоть Пейзанскую башню. Но лепить я ничего не буду, я просто высеку ее задницу, оставляя красивые, красно-синие полосы, на память о ее глупости. Могла позвонить, сказать, не сделала. Сука!

Хлыст оставляет первую красную полосу поперек розовых после порки ягодиц.

— Можешь не считать. Буду пороть столько, сколько посчитаю нужным.

Удары хлыстом жесткие, хлесткие. Ей больно, я это чувствовал. На попке...